Главная » 2012 » Июнь » 11 » Каменев анатолий иванович
13:06

Каменев анатолий иванович






"Дело важное и святое"...> p>


ПИСЬМА О ВОСПИТАНИИ НАСЛЕДНИКА РУССКОГО ПРЕСТОЛА

Вступление (А.К.) Великий русский педагог К.Д. Ушинский (1854-- 1870) родился в Туле вблизи Новгорода-Северского, бывш. Черниговской губернии, в имении родителей. Окончив Новгород-Северскую гимназию, Ушинский поступил в Московский университет на юридический факультет, который блестяще закончил в 1844 году, и через два года, в возрасте 22 лет, был назначен исполняющим обя­занности профессора камераль­ных наук (включавших общее по­нятие о праве, элементы науки о хозяйстве, финансового права, го­сударственного права) в Яро­славском юридическом лицее. Однако уже через два года блестяще начатая профессорская деятельность Ушинского была прервана: в связи с "беспорядка­ми" среди студентов лицея он был уволен из числа профессо­ров в 1849 году за свои прогрес­сивные убеждения. Ушинский вынужден был служить мелким чинов­ником. Он осуществил свою юношескую мечту, записанную в дневнике: "Сделать как можно более пользы моему отечеству -- вот един­ственная цель моей жизни, и к ней-то я должен направлять все свои способности". Ушинский в 1857--1858 годах поместил в "Журнале для воспитания" несколько статей ("О пользе педагогической лите­ратуры", "О народности в общественном воспитании", "Три эле­мента школы" и др.), которые прославили его имя. В 1860--1861 годах Ушинский редактировал "Журнал мини­стерства народного просвещения". Ушинским учителя уси­лили травлю, обвинили его в безбожии, свободомыслии и полити­ческой неблагонадежности. Летом 1862 года он был уволен из Смольного института. Царское правительство, чтобы завуалировать незаконное отстранение Ушинского, направило его в длительную командировку за границу для изучения женского образования за рубежом. Эту командировку Ушинский справедливо рассматривал как замаскированную ссылку. К. Д. Ушинский за границей изучил состояние женского обра­зования в ряде стран, постановку начального обучения в Швейца­рии, составил замечательную книгу для классного чтения -- "Род­ное слово" (1864--1870) и методическое руководство к ней, подготовил к печати два тома главного своего психолого-педагоги­ческого сочинения "Человек как предмет воспитания (Опыт педа­гогической антропологии), (1867--1869). Тяжело больной, чувствуя, что силы покидают его, Ушинский торопился сделать возможно больше. После возвращения в Рос­сию (1867) он прожил недолго: умер в 1870 году в возрасте око­ло 47 лет. >
> Как указывал в 1895 году Л.Н. Модзалевский на заседании, посвя­щенном 25-летию со дня смерти Ушинского, "Ушинский--это наш действительно народный педагог, точно так же, как Ломоносов-- наш народный ученый, Суворов -- наш народный полководец, Пушкин--наш народный поэт, Глинка--наш народный компо­зитор". >
***i>>

(b>Дата написания писем - около 1859 г. Адресатом писем была императрица Мария Александровна или лицо, близкое к ней. От нее К.Д. Ушинский получил предложение высказаться о программе воспитания наследника - Николая Александровича (1843-1865).

Вы слишком снисходительны были ко мне и слишком высоко оце­нили меня, выразив желание, чтобы я изложил вам письменно мысли свои о воспитании. Не думаю, чтобы я мог сказать что-нибудь но­вое и особенно важное, потому что об этом предмете уже передума­но много людьми, ближе знающими и потребности и средства той сферы, которая слишком высока для нас, чтобы наши мнения о ней отличались практичностью и приложимостью. Я сначала раскаивался было в обещании, данном вам, но потом, вспомнивши все те педаго­гические советы и мнения, с которыми я до сих пор встречался в С.-Петербурге, решился высказать и мое слово, надеясь, что и в нем будет оттенок оригинальности и хоть небольшая доля существенной пользы. Поверьте, что не фальшивое скромничание заставляет меня говорить так, но глубокое и чистосердечное сознание важности и святости дела, которое своим обширным значением если не превосхо­дит, то, по крайней мере, равняется с самыми высокими государствен­ными делами и реформами. Но кроме важности своей это дело так близко сердцу каждого русского человека, так тесно связано с благоденствием его родины, так близко, современно и действитель­но, что об нем нельзя рассуждать с той решительностью, с которой можно говорить о самых важных вопросах человеческой жизни. Мы так до сих пор были удалены от всякой общественной деятельности, что именно потому самому и привыкли к особенной резкости и реши­тельности подобных суждений и приговоров, сами, в глубине души, не придавая реальной важности нашим суждениям и приговорам. Но когда высказанное слово поднимается до той высоты, где слово становится делом, тогда невольно становишься осторожным, а от непривычки даже нерешительным и робким. Поверьте, что мне как-то странно говорить об этом предмете в письмах к вам, хотя мне не раз случалось и говорить, а много раз и думать о нем. Примите же мои слова за то, что они в самом деле: чистосердечное, ста­рательно взвешенное мнение человека, который и сам не придает большого значения своему мнению. Я бы сам испугался, если бы мог быть одним из компетентных судей в этом деле, и отказался бы от этой обязанности, чувствуя вполне всю слабость сил своих. Мы привыкли очень строго судить других именно потому, что из этого суда ничего не выходило. Но, обращая взоры на самих себя, прогоняя самолюбие хотя на мгновение, мы и самих себя видим в том же совершенном безобразии, в котором с таким увлечением укоряли других. Дело воспитания такое важное и такое святое, именно свя­тое дело, такое решительное и непоправимое, что рука всякого истинно русского человека, прикасаясь к нему, невольно задрожит. Здесь сеются семена благоденствия или несчастья миллионов сооте­чественников, здесь раскрывается завеса будущего нашей родины, которое убивает ум не только своей неизвестностью, но и тем бес­конечным богатством содержания, которое только чувствуется серд­цем и не может быть сознано умом. Первый вопрос в этом деле таков: не поздно ли уже рассуж­дать о воспитании? Не миновала ли пора воспитания? Не начинает­ся ли пора примеров, деятельности? Едва ли это так. Шестнадца­тилетний возраст именно то время, когда начинает формироваться в человеке убеждение. Следовательно, если первая пора воспитания, когда в человеке бессознательно, под влиянием окружающей его воспитательной атмосферы образуется привычка и полагается прочное начало полусознательным наклонностям, хотя эта пора и прошла уже, но только теперь настает пора воспитания идеи, мысли, таинственная формация взглядов на жизнь и убеждений -- именно та пора, когда наука начинает действовать на душу человека. Конечно, важная половина воспитательного периода уже прошла, но нет сомнения, что она прошла для наследника благодетельно, т. е. что образовались добрые и благородные наклонности. Не скрою, что ходят слухи, что в первоначальном воспитании наследника было много упущено. Но я не придавал этих слухам никогда большо­го значения, если бы они даже были справедливы. Недостаток тех научных сведений не имеет для наследника большого значения. При тех средствах, которыми обладает воспита­ние при такой высокой сфере, недостаток фактических сведений мо­жет быть пополнен быстро, легко и незаметно. Дело здесь не в фактических сведениях, но в том душевном и умственном развитии, которое дается идеею науки. ***


Подарок детям в память 1812 г. (Азбука). Спб., 1814.

Известный петербургский издатель В. А. Пла­вильщиков выпустил в свет разрезную картинную азбуку, которая заняла важное место в истории русской культуры> p> ***>

Дело же воспитателя в том и состоит, чтобы, сбросивши с науки все педагогические ее формы, приблизить ее к пониманию слушателя и в то же время сообщать ему те факти­ческие сведения, которые необходимы для такого понимания.
Знание подробностей и мелочей науки необходимо или для того, кто из за­нятия ею хочет составить цель своей жизни, или для техника и ис­полнителя.
Но для будущего правителя и законодателя такие мелочи едва ли не бесполезны.
Для него нужно, чтобы он понимал все, что вокруг него делается, и мог всему давать направление, чтобы он мог оценить дело исполнителя, а исполнители найдутся. Вот почему нельзя придавать большой важности тем или другим упущениям в фактических сведениях и, Боже сохрани, только ими отягчать молодой ум в то время, когда уже он требует более действительной пищи, требует идеи, чувства, одушевления.i> Утомляемый сухостью науки, он может отворотиться от нее и начать искать идею там, где ее нет, в пустой, хотя и блестящей, обыденной жизни, которая уже потому возьмет верх, что она все же жизнь, а в науке от встретил мертвый, давно похороненный, ни к чему не нужный факт. Шестнадцатилетний возраст -- такая пора человеческой жизни, когда человек, чтобы учиться, должен быть увлечен или самой наукой, или той глубиной жизни, которую перед ним раскроет наука. В эти годы душевной жажды всего больше на­добно наблюдать над тем, чтобы эта жажда действительно удовлет­ворялась, но удовлетворялась тем, чем должно, потому что если она не будет удовлетворена наукой, то она все же отыщет себе удовлетво­рение, но, может быть, отыщет самое жалкое и ничтожное. Здесь уже пора воспитания из повиновения прекращается и начинается пора во­спитания из жажды знания и жажды деятельности. В эти первые го­ды юности именно и начинается образование человека наукой. >
До тех пор совершается в человеке бессознательное умственное развитие, скорее под влиянием окружающей сферы, чем под влиянием сухих и незанимательных фактов первоначальной науки, и главное -- разви­тие наклонностей.
Но кто имел только счастье знать государыню им­ператрицуi>, тот непременно вынесет убеждение, что сын ее может иметь только хорошие наклонности. Влияние матери до этого возраста делает несравненно более, чем всякое влияние учителя или воспи­тателя. Следовательно, образование, зависящее собственно от науки, для наследника только что начинается, и дай боже, чтобы всякого рода обыденные церемониалы и все опасности высокого поло­жения не окружили его слишком рано, прежде чем в нем сформируют­ся самостоятельные убеждения, прежде чем он сам уже собственными своими глазами, а не чужими, будет в состоянии дать настоящую оценку всему окружающему. Здесь, в этом возрасте, советы, наставления уже мало помогают. Юность любуется своими рождающимися силами и не любит ходить на помочах. >
Здесь уже возможны только свободные убеждения, овладевающие мыслью, пленяющие воображение и потом уже проникающие в сердце и характер.
В эти годы добрая или худая почва человека уже готова, весна началась, и земля ожидает только семян: душа раскрылась и го­това по своим свойствам дать более или менее богатую жатву тех плодов, семена идеи которых будут в нее брошены. Таким образом, в шестнадцатилетнем возрасте начинается в человеке образование убеждений под влиянием тех явлений, которые его окружают, и тех мыслей, которые в нем пробуждаются этими яв­лениями.
Дело воспитания, следовательно, состоит в том, чтобы занять ум воспитанника в это время такими идеями и мыслями, которые могут со временем принести в нем добрые плодыi>. До сих пор приготовлялась почва, и теперь только настает юность--весна жизни -- пора сеяния. О дай, Боже, чтобы ни одно дурное семя не попало даже как-нибудь нечаянно в эту юную душу, ко­торой суждено быть душой 60 миллионов русского народа! Следовательно, говорить о воспитании наследника в настоя­щем его возрасте,-- все равно что говорить о том, разви­тию каких убеждений должен способствовать по возможности его воспитатель. Или, другими словами: какие убеждения желательно бы видеть в русском монархе. Вот к какому страшному вопросу приходит вопрос воспитания наследника престола. >
Вопрос необъят­ный, подавляющий своей громадностью самый смелый ум.i>>
>


Летописная повесть о походе Игоря. > p>

Битва с половцами и по­ражение войска Игоря. Миниатюра. Радзиви-ловская летопись XV в.> p> Но если убеждения начинают формироваться в человеке во время юности, то тем не менее в продолжение всей жизни они образуются далее, крепнут, видоизменяются, иногда рушатся. И воспитание, если оно только не иезуитское воспитание, не имеет даже права создавать вполне законченных убеждений, не имеет даже права посягать на сво­боду души человеческой; оно только открывает путь образованию убеждений и, пользуясь вековой опытностью науки, защищает юное, формирующееся убеждение от всех положительно вредных влияний. Воспитатель, руководствуясь своим собственным, выработавшимся в нем убеждением, только освещает путь молодой душе, показывая ей те пропасти, куда провалились другие и обманчивой обстановкой которых могла бы и она увлечься по своей неопытности. Тут же неза­чем прикрывать и полузакрывать всякие опасные места жизни, а, напротив, надобно открывать их и показывать в том виде, в каком они действительно существуют. Воспитывая честного человека и эго­истически заботясь о так называемом счастии его жизни, часто при­бегают к хитростям воспитания. >b> Но, воспитывая человека, который должен стоять вверху всего, знать и понимать все, должно прибегать только к истине. >

Вот почему я полагаю, что в воспитателе наслед­ника всего важнее его собственное убеждение, потому что надеть маску каких бы то ни было убеждений в деле воспитания невозможно.
Юность чрезвычайно чутка,i> и мертвящий холод притворства нечув­ствительно, бессознательно отразится в воспитании. Боже мой! Как должен быть уверен человек в чистоте, искренности, истине и народности своих убеждений, который принимает на себя обязанности стать бдительным стражем при образовании убеждений будущего русского монарха! Конечно, о личных расчетах здесь и речи быть не может. Можно извлекать им выгоды из всего, но только не из буду­щего благосостояния русского народа. Но здесь одной искренности мало, надо быть еще уверенным, что мои убеждения действительно не только вполне человеческие, но и вполне русские убеждения. Но может быть, вы спросите меня: что такое русские убеждения? Знаю ли я их? Где их отыскать? На это я отвечу вам: что я их не знаю, что я их не нашел, но что они должны быть, что они чувствуются сердцем и что если их можно найти, то конечно уже не за границей. Мы до сих пор пользовались иноземными убеждениями, зато мы и меняли их легко, зато они и прививались к нам плохо, и приносили мало существенной пользы. Но в настоящее время Западная Европа дала нам страшный урок: тысячи ее убеждений сразились и рассыпа­лись как прах. Теперь нам, к счастью или к несчастью, но уже нечему подражать: где за границей мы найдем убеждение, которое мы мог­ли бы признать своим? Уж, конечно, не во Франции, где правительст­во держится только отсутствием прочных убеждений в обществе и где общество довольно правительством именно потому, что у него нет никаких убеждений. Да и не в Германии, где метафизическая госу­дарственная философия, выродилась в самые безобразные утопии, не­лепость и неприложимость которых сказались таким блестящим образом. <...>


> p>

Повесть о разорении Рязани Батыем. Разо­рение Рязанской земли. Миниатюра. Лицевой свод XVI в.

А идти вперед необходимо, необходимо не только потому, что ход назад государственного организма есть его разрушение, но и по­тому, что позади в истории России нет ничего, к чему бы желатель­но было воротиться. В настоящее время все с лихорадочным нетерпе­нием требуют улучшений и преобразований по всем частям. Нет сом­нения, что эти требования будут все возрастать более и более. Заста­вить их умолкнуть на время, конечно, можно, но это значит гноить го­сударство и народ. Жизненные соки, не находя себе исхода, вместо того чтобы способствовать силе и развитию, будут производить раны, тем более глубокие и трудноизлечимые, чем обильнее будут эти соки. И весьма ошибочно было бы рассчитывать на спокойствие от такого задавливания требований народа... Таким образом, мне ка­жется, трудно не видеть, что благоденствие России, а следова­тельно, и счастье ее монарха заключается не в остановке ее развития и не в подражании западным преобразованиям, а в самостоятель­ном развитии государственного народного организма, вытекающем из сознания действительных народных потребностей, а не из детского желания угоняться за Западом. Задача русского правительства с каждым годом становится труднее и сложнее. Теперь уже нельзя только продолжать дело, начатое Петром Великим, только усваивать то, что появляется за границей, потому что, видимо, эти устроения не могут повести ни к чему доброму; теперь следует самим отыскивать путь, отбросивши иноземные указы, а для того, чтобы найти истинный путь, более чем когда-нибудь необходимо обратиться к самому народу, узнать его не только материальные, но и духовные потребности. Но мало узнать, надобно сродниться с ними, сделать их потребностями своей собст­венной души и, удовлетворяя этим потребностям, прокладывать народу историческую дорогу вперед. Узнать материальные потреб­ности -- это довольно легко: их может узнать и чуждый нам человек, если только посвятить жизнь и умственные силы России, но узнать духовные потребности народа может только русский, который сам в себе их перечувствовал. Потому что эти потребности чужды иностран­цу. Самый простой человек, если захочет сделать сына своего полез­ным русским гражданином, а не космополитом сего мира, вероятно, не прибегнет с просьбою об этом к иностранцу, и особенно к такому, которому даже язык наш меньше знаком, чем язык давно несущест­вующих римлян и греков. Презрение непостижимое! Антипатия не­объяснимая! И между тем действительно: живя в Китае, немец учивается по-китайски, даже не ездивши в Индию--выучивается по-санскритски, а принимая на себя должность воспитателя прави­теля России, не хочет выучиться по-русски. Неужели можно полагать, что такое презрение к народности нашей может не оскорблять нас до глубины души? Неужели можно предполагать, что в самой бедной хижине самый простой человек, отец семейства, услышавши о таком факте (а кто же о нем не слышал?), с огорчением не спросит себя: что же это, наконец, такое? По какому же праву будущего русского царя воспитывает человек, который не знает ни слова по-русски? Мало этого, человек, который, живши десять лет в России, так презирал русскую народность, что не мог понять страницу русской книги. Неужели можно полагать, что этот факт неизвестен России и что, он не бросил тени на будущее царствование? Прежде еще можно было обманываться надеждою учиться и жить по-немецки, а теперь едва ли сами русские монархи захотят идти по следам Германии.


> p>

Куликовская битва. Миниатюра. Лицевой свод XVI в.

Еще Фонвизин издевался над страстью к немец­ким учителям, а в настоящее время это до того не современный факт, что не веришь ушам своим. Чтобы воспитать ученого, можно еще при­бегнуть к помощи немца, но чтобы воспитать русского царя, человека, который должен быть по преимуществу русский... Это как-то непо­нятно! Как же он выберет для него наставника, как же он будет сле­дить за направлением преподавания, как познакомит его с русской литературой, с требованиями и идеями, которые в ней высказывают­ся; с партиями и мнениями, которыми они образуются; словом, со всем тем потоком русской жизни, который разливается все шире и шире и направление которому должен будет дать русский царь. Я пишу к вам, и только к вам, а потому и позволил выска­заться этому негодованию, которое может бесплодно огорчить других. Но это чувство так едко, так оскорбительно, что невоз­можно удержать его, чтобы оно не высказалось в едких и оскор­бительных выражениях. Я не знаю, кто внушил при дворе эту несчастную мысль, но знаю только, как больно она отозвалась по всей Рос­сии. И тот плохо знает современное ее состояние, кто думает, что и в наше время можно так же безнаказанно, как и прежде, пре­зирать нашу народность и потом пользоваться ее силою. Я не знаю убеждений г. Г. (А.Ф. Гримм), но знаю только одно: что, если бы мне, не знающему ни слова по-китайски, а, следовательно, и не понимающему китай­ской жизни, предложили воспитывать китайского царевича, я бы отказался, и думаю, я поступил бы вовсе не геройски, а просто как честный человек, который не хочет нарушать благоденствия сто­миллионного населения. И не хочет, чтобы оно заподозрило в недо­статке народности своего будущего правителя. Говорят, что причиной назначения Г. были сделанные прежде упущения в первоначаль­ном образовании наследника. Но неужели думают, что в России нет людей, которые сумели бы преподавать азбуку науки и научить не только русской, французской, немецкой, но даже китайской грамоте? Такое мнение уж слишком оскорбительно для самого пра­вительства и даже для самих немцев, которые в продолжение полу­тораста лет учат нас быть учителями. Нет! Как хотите, а тут была другая цель. Россия вырывается из немецких пеленок; даже сама Германия ими недовольна...


> p>

Гра­вировал Мено Хааз с оригинала Шуберта. XVIII в.

В коротком, быстро набросанном очерке трудно обнять все сто­роны такого важного предмета и перечислить все отличительные ка­чества воспитания наследника. А потому я без всякой претензии на полноту выставлю те из этих качеств, которые представляются мне в настоящее время. Воспитание наследника должно быть духовно-эстетическое. >
Я бы назвал его идеальным, если бы этому слову не было придано зна­чения чего-то ложного, несущественного.
Постараюсь передать яснее мою мысль.
Все в мире имеет форму и содержание, но редко форма соответствует содержанию, а часто случается наоборот, что под пышной формой вовсе нет никакого содержания, а незначительная; по-видимому, форма скрывает иногда бесконечно глубокое содержа­ние.
В жизни бедной и простой формы, окружающие человека, так неизящны и непривлекательны, что если развитие берет в нем верх над телом, то он невольно предпочитает богатую и пышную мысль, идею и глубокое внутреннее чаво скудным, иногда грязным фор­мам, окружающим его.
Но чем выше стоит человек на общест­венной лестнице, тем привлекательнее и изящнее окружающие его формы жизни и тем легче может он увлечься этими формами и не заметить содержания. Вот почему, чем выше поставлен человек в об­ществе, тем более воспитание должно стараться увлечь его красотою и глубиною содержания мысли, идеи; тем прочнее должно оно укоренить в душе его убеждения, что всякая пышность и блеск есть только мишура, стоящая много сил, времени и денег и не имеющая никакого значения ни в истории, ни для благоденствия народа, ни даже для счастья того, кто окружает себя этою пышностью, этим блеском.
История чаще всего горько издевается над пышностью, прикрывающей ничтожество, и, наоборот, из самых незначитель­ных, нищенских форм выводит неистощимые реки истории.
Картина трех распятых на маленьком холме за стенами Иерусалима не заключала в себе ничего пышного и ничего величественного.
Петр Великий, пирующий с шкиперами голландских кораблей, тоже не мог привлечь к себе ничьих взоров, привыкнувших к роскоши.
А жилища римских императоров, палаты римских богачей и дворцы бурбонской династии никогда не блистали такой роскошью, как в то время, когда и под ними и вокруг них стояли тысячи несчастий и опасно­стей, когда в них не было столько жизни и силы, чтобы пережить еще один год,-- когда под всем этим золотом скрывалась самая пол­ная духовная нищета и не было ни одной живой идеи, из которой могло бы образоваться что-нибудь живое.
Воспитатель, открывая взорам высокого воспитанника и исторические события, и совре­менные состояния им, должен постоянно укоренять в нем ту мысль, что в истории и даже в жизни отдельного человека важна идея, мысль и что ее невозможно заменить роскошною обста­новкою...


> p>

Основание Петербурга в 1703 г. > p>

Раскрашенная гравюра с оригинала Новелли. Вторая поло­вина XVIII в.

В первых двух письмах моих, желая яснее выразить, какое направ­ление вообще должно бы, по моему мнению, иметь преподавание наук государю наследнику, я коснулся наук географических и истори­ческих и упомянул случайно и о преподавании политической эконо­мии, хотя она не принадлежит уже к кругу предметов общего об­разования, но к наукам социальным, изучающим общественный орга­низм во всех отношениях. Говорить о других предметах общего при­готовительного образования, как, например, о преподавании языков, первоначальной математики и пр., я не считаю необходимым, так как подготовительный период образования уже закончен. Теперь мне остается обозреть в большей системе три различные области наук, с которыми, как мне кажется, должен быть ознакомлен государь наследник: 1) область наук социальных, или общественных, куда относятся науки юридические, политические и государственные; >
2) область наук математических с их приложениями к наукам воен­ным и техi>ническим, о которых, конечно, не сказать весьма немно­го; и >
3) область наук эстетических, куда относятся литература и знакомство с теорией искусств и художеств, а равно и знаком­ство с изящными произведениями всех родов. i>>
Все эти науки требуют уже развитого сознания и чувства уже созревшего, а потому и самое преподавание их только в настоящее время получит полный свой смысл.
В числе этих трех областей науки первое место, без сомнения, должно принадлежать наукам социальным, потому что монарх может быть и не быть полководцем, смотря по его личным дарованиям и нак­лонностям, но политиком, законодателем, верховным правителем и верховным судьею он не может не быть по самому сану своему.


> p>

Дворец в Царском Се­ле. > p>

Гравюра с оригина­ла М. Махаева. 1761

Изучение наук социальных, или общественных, т. е. юридичес­ких, государственных и политических, имеет общей целью познако­мить слушателя с формами и элементами исторических общественных организмов и законами их развития и жизни, так сказать, с анатомией и физиологией тоганических живых существ, племен, народов и государств, жизнь которых наполняет собою страницы всемир­ной истории. Но, преследуя эту чисто научную цель, науки обществен­ные должны стремиться к достижению и другой -- воспитательной; они должны оказать действительное влияние на образование в слу­шателе правильных общественных убеждений и не только дать ему научные элементы таких убеждений, но и породить зародыши их в его сердце. Это последнее значение общественных наук так важно в обра­зовании государя наследника, что я попрошу позволения остано­виться на нем, тем более что самая необходимость обществен­ных убеждений еще далеко не осознана у нас вполне. Давно уже в русском образованном обществе возрастало смут­ное сознание, что многое идет у нас не так, как бы следовало, что наша общественная и административная нравственность в боль­шом упадке и что само русское общество, существуя по форме, не имеет внутренней действительной жизни. Начиная с Фонвизина, если еще не ранее, литература наша напала с негодованием на недостатки русской общественной жизни, но еще с надеждою, что образование исправит их. Однако же прошло сто лет, масса образованных людей увеличилась во сто раз, а общественная нравственность не поднялась, если еще не понизилась. Вместе с тем обличительный характер ли­тературы со времени Гоголя усилился до чрезвычайности и наши об­щественные язвы сделались любимой темой наших писателей. Но не в одной литературе высказывалось недовольство русского общества самим собой: где только собирался кружок, в котором были люди, по крайней мере имеющие притязание на благородство в мыслях и поступках, там непременно возникал или нескончаемый ряд рассказов об административных чиновничьих злоупотреблениях, или различные анекдоты, обличающие общественную безнравст­венность. В этих беседах принимали одинаково живое участие и лица, занимающие весьма важные государственные должности, и ли­ца, не пользующиеся никаким особенным значением. Но, прослушавши несколько таких бесед в самых различных общественных кружках, нельзя было удержаться от мысли: отчего же при таком множестве людей, так сильно и так дружно осуждающих упадок общественной нравственности, не подымается она? В чем же и зло, как не в людях? Вчитываясь и вслушиваясь далее в эти романы, повести, беседы, анекдоты и рассказы на одну и ту же вечную тему, нельзя было не заметить, что мы только сердимся и бранимся чрезвычайно так дружески и энергически, но что положительных общественных убеждений и положительных дел у нас очень и очень мало. Факты налицо.


> p>

Гравюра Х.-А. Вортмана. 1750-е гг.

Во всей нашей новейшей литературе едва ли встречается два-три благородных ха­рактера, и те принадлежат к людям старого, отжившего поколе­ния, к так называемым непосредственным натурам, до которых почти не коснулось ни научное образование, ни жизненная цивилизация. В настоящей литературе нашей не только не создано ни одного благородного характера, для чего, конечно, нужен талант, но даже нет ни одного дидактического или философского сочинения, сколько-нибудь замечательного, которое высказывало бы какие-нибудь положитель­ные философские, общественные или моральные убеждения, и высказывало так, чтобы критика не подняла его на смех. Я не говорю здесь о наших богословских сочинениях: о них критика молчит. >

Просмотров: 4781 | Добавил: bvickhathe | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0

Мини-чат

Для добавления необходима авторизация